По данным ООН за последние годы международное сообщество все чаще сталкивается с проблемой вербовки, агитации и эксплуатации детей и подростков экстремистскими организациями. Для такой работы активно используются возможности интернета. Стремительное развитие новых информационных технологий, доступность глобальной сети за счет мобильных тарифов и вынужденный переход на дистанционный формат обучения все это создает дополнительные сложности в профилактических работах с детьми и подростками, и конечно же, нельзя исключать социальные причины, фактор возвращенцев, политические события и влияние религиозных организаций извне. Мы беседуем с директором общественного фонда “Азия Групп”, консультантом по влиянию и противодействию социально-психологическому манипулированию в деструктивных группах Юлией Денисенко.
-Коронавирус буквально загнал всех нас в интернет. Пандемия обнажила огромный пласт проблем, в том числе с медиа-информационной грамотностью. По-вашему мнению, на что следует обратить внимание во время работы с пользователями социальных сетей и журналистами в профилактике насильственного экстремизма?
— Акцент нужно делать на профессионализм и критическую оценку ситуации вне зависимости от того, сдерживает нас коронавирус или нет. Например, большинство людей считает, что человек, участвовавший в убийствах и других преступлениях террористов, даже если ему всего 10 лет, опасен для общества, не так ли?
Об этом кричали пользователи в социальных сетях в ответ на кампанию по возвращению наших граждан из Сирии и Ирака. Смотрите, как работает наше сознание. Я сказала о некоем факте участия ребенка в деятельности террористов. Но сам по себе, он ничего не значит. Он имеет значение только в контексте, который, без достаточного объема информации, мы начинаем создавать у себя в голове.
А если я добавлю, что этого мальчика заставили, шантажировали, пытали? Если ребенок был напуган и у него не было выбора? Ваше мнение изменится теперь? Не случайно, ряд государств признали использование детей в вооруженных конфликтах или их эксплуатацию в преступной деятельности аналогом торговли людьми. В таком случае, мы говорим уже не о малолетнем преступнике, а о еще одной жертве терроризма.
—То есть в зависимости от контекста может поменяться отношение к таким детям…
-Тут есть ключевой компонент: дети зависят от того, в какой среде они растут. До 12 лет это их единственная реальность. Пока нет альтернативы. Наш мозг созревает и совершенствуется постоянно. Он способен на выработку своего собственного мнения, воспринимая чужое влияние не более, чем просто информацию.
-И какая альтернатива?
— Альтернатива насильственной идеологии – развитие критического мышления. Не от слова «критиковать». Это умение оценивать ситуацию, задавать вопросы, искать ошибки. Особенно, если нам нужно добиться того, чтобы человек вновь обрел свободу мыслей и суждений, обрел «автономию».
В плане журналистики помощь в борьбе с насильственным экстремизмом тоже связана с альтернативой. Не нужно говорить, что «они плохие, а мы — хорошие», нужно показать, где хорошо, и что это «хорошо» реально.
— С какого возраста можно говорить с детьми про экстремизм? Каких ошибок следует избегать?
— Что, если я скажу, что можно было спасти если не всех, но многих людей, зараженных идеями экстремизма (они тоже жертвы манипуляций), еще в детстве? Ведь характер человека фундаментируется к семи годам жизни, в том числе и склонность к «ведомости». Соответственно, повышая психологическую грамотность родителей, педагогов и психологов в дошкольных учебных заведениях и начальных классах школ, можно корректировать процесс воспитания. Общество должно быть информировано о процессе формирования зависимой и здоровой личности, которой, соответственно, не нужны «проводники».
-Но в реальности все по-другому…
-Да, вы правы, потому что вкладывать силы в это никто не захочет — нужен быстрый результат. Лучше, если за одну беседу “про опасность терроризма”. А тут: объяснять, воспитывать, ждать, пока вырастет та самая обещанная «здоровая личность», умеющая анализировать, критически мыслить. Это долго и тяжело укладывается в отчеты, которые надо сдать уже завтра. Только без стратегических планов (а воспитание — только один из них) войну нам еще долго не выиграть…
-И как же отвечать ребенку?
-Если ребенок спросит – объясните, сколько бы ему на тот момент не было лет. Меняется только подача. Мой сын задал этот вопрос, когда ему было пять лет, например. Но тут, скорее, издержки профессиональной деятельности. В остальных случаях не нужно ничего говорить специально. И в садике, школе, вузе, надо учить не подчинению – “кто учитель, тот и прав”, а аналитике, критическому мышлению. Тогда шансов выстоять перед вербовщиком станет намного больше.
-А что скажете насчет классных часов в школах, где школьные учителя рассказывают про экстремизм…
-Я не вижу особенной пользы, кроме, конечно, общеобразовательной, от уроков по религиоведению. Разговорам по профилактике экстремизма там отводится совсем немного времени. Конечно, и один урок может быть полезным. Но тут же вспоминаю лекции о вреде наркотиков, которые проводили в моем классе — полный ликбез от производства до описаний ощущений от приема разных видов наркотиков. Тут тоже самое. Важно, чтобы учителя знали тему, ее «темные зоны».
Второе — подача. Схема «они плохие» не работает. Гораздо больше эффект от работы с родителями. Порой за один классный час выяснялись несколько моментов вербовки детей. В Кыргызстане хотели внедрить уроки по изучению ислама. На практике это будет изучение столпов и основных моментов практики. А нужна для этой затеи апологетика. Но таких специалистов можно на пальцах пересчитать. К тому же есть вероятность, что сам преподаватель окажется вербовщиком. Это тоже из опыта говорю.
Интересен опыт Германии. Там представители любой религии могут ее преподавать в школе. С условием, что священник/имам будет иметь высшее духовное и ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ образование, которое он получает в своей стране, сдаст экзамены и сама программа курса будет соответствовать Конституции. В любой момент спецслужбы могут посетить урок и послушать его содержание
-В Центральной Азии впервые с такой постановкой вопроса столкнулись в связи с войной в Сирии и Ираке, когда в возвращаемых детях видели угрозу. Как вы считаете, их реабилитация проходит успешно или нет…
— Во-первых, и это самое важное, пусть и не измеряется в цифрах — инициатива, направленная на возвращение своих граждан из Сирии и Ирака, из которых большинство – дети, не просто спасение. Это часть глобального послания миру. Настоящая альтернатива, которую можно почувствовать: если там людей убивали, использовали, травмировали физически и психологически, то мы будем заботиться о них. Дети и женщины, завербованные и эксплуатируемые международными террористическими группировками, в первую очередь нуждаются в помощи, поддержке и заботе, чтобы начать свой путь к реинтеграции.
Во-вторых, давать оценку эффективности работы по реабилитации возвращенцев не корректно с моей стороны, так как сам процесс реинтеграции в общество еще не завершен.
А в-третьих, хочу поделиться наблюдением, которое стало основой «Системы оценки рисков при реабилитации репатриантов из зон террористической активности», разработанной мной в ходе гигантской аналитической работы по казахстанскому опыту.
Так вот. На решения и поведение человека влияют не только внутренние стимулы, но и внешняя система – совокупность внешних факторов и событий. Эта система в определенный момент становится сильнее, например, воспитания, традиций, убеждений. В результате человек способен превратиться из “ангела” в “демона”.
Эта же среда, если ее сделать не агрессивной, а комфортной способна повлиять на процесс реабилитации положительно.
Только мы мало хотим работать со средой – работать с обществом, разрабатывать стоящие методики обучения для специалистов и так далее… Перечислять таких факторов системного характера можно много. Но пока мы их не нивелируем, есть ли смысл работать непосредственно с личностью? Вы можете быть прекрасным специалистом, и даже добиться мотивированного отказа от идеологии насильственного экстремизма у своего клиента. Но если ему негде жить, нечего есть, не с кем общаться вне вашего кабинета, то он практически 100 процентов вернется в среду, от которой пытался уйти.
-Скажите, Кыргызстан когда-нибудь решится вернуть детей из Ирака и Сирии?
— А почему не решится? Решение принято, должны были вернуть еще в сентябре 2019 года 84 ребенка из Ирака. Их матери получили длительные сроки за террористическую деятельность. При правительстве была создана рабочая группа, подготовлена карантинная зона, произведен закуп необходимого медицинского оборудования и одежды. Следующим рейсом планировалось забрать детей и женщин из лагеря ”Аль-Холь” в Сирии. Но, вооруженные столкновения в Багдаде заставили правительство Кыргызстана приостановить процесс репатриации своих граждан. Однако власти Кыргызстана неоднократно заявляли, что полностью готовы возобновить гуманитарную операцию после урегулирования конфликтов на Ближнем Востоке. Думаю, ситуация с пандемией еще раз отодвинет начало этой гуманитарной операции.
Текст: PreventionMedia
Фото из открытых источников