Воцарение ислама в Средней Азии в IX-X веках

Успехи ислама среди турок начались только со вре­мени господства в Средней Азии иранской династии Са­манидов, владевшей в IX—X вв., приблизительно с 820 до 1000 г., культурными областями нынешнего Русского Туркестана; у арабов эти области, расположенные за рекой Аму-Дарьей, получили общее название Мавераннахр, т. е. ‘Заречье’. В истории мусульманских завоева­ний население Мавераннахра иногда называлось турка­ми; возможно, что некоторыре области находились под властью династий турецкого происхождения; существует мнение, что в омейядском дворце Кусейр Амра вместе с изображениями сасанидского царя, византийского им­ператора, вестготского короля Испании и абиссинского негуса находится изображение турецкой владетельницы Бухары; но турецкий язык среди местного населения тог­да еще не был распространен. По-видимому, арабы иногда ошибочно называли турецким язык местного иранского населения; только так можно объяснить слова Джахиза, будто между языками иранским и турецким существует только диалектическая разница, как, напри­мер, между мекканским и мединским диалектами.

В течение некоторого времени северная граница исла­ма и халифата в Средней Азии совпадала, по-видимому, с этнографической границей между племенами иранским и турецким и с культурной границей между областью земледелия и областью скотоводства. Были города к се­веру от этой границы, но это были колоний, основанные в степи населением культурных областей. Еще арабские географы X в. описывают турок как народ, совершенно чуждый исламу и находящийся во вражде с мусульмана­ми, хотя в это время положение уже начало изменяться.

Саманиды, подобно везирам аббасидских халифов, Бармакидам, происходили из Балха, области, где до ислама господствовал буддизм. Именно этой религии было труднее всего сохранить свое существование рядом с исламом; большое число статуй, находившихся в буд­дийских храмах, заставляло мусульман смотреть на буд­дизм как на идолопоклонство по преимуществу. В Индии брахманизм мог сохранить свое существование при му­сульманском владычестве, тогда как буддизм, еще преж­де пришедший в Индии в упадок, в эпоху мусульманско­го господства быстро исчез. Таким же образом исчез буддизм в Балхе и вообще в Тохаристане, тогда как зо­роастризм в Мавераннахре оставался еще в течение не­которого времени; были также общины манихеев, хри­стиан и евреев, из которых только последние сохранили свою религию до сих пор. Но буддизм исчез под влия­нием ислама не бесследно; по-видимому, в подражение буддийской вихаре[1] возник тип мусульманской высшей богословской школы — медресе, которая упоминается прежде всего на восточной окраине мусульманского ми­ра и только в XI в. появляется в Западном Иране и в столице халифата, Багдаде. На влияние буддизма ука­зывает большое число медресе в Балхе и его области.

Медресе, существовавшие в X в., насколько известно, только в Хорасане и Мавераннахре, были сильным сред­ством для распространения ислама независимо от дей­ствий мусульманского правительства; может быть, этим следует объяснить, что мусульманская пропаганда за пределами халифата достигла в это время в Средней Азии таких успехов, как ни на одной из других окраин мусульманского мира. Как мы уже видели, Саманиды отказались от оборонительной политики прежних му­сульманских наместников Хорасана и Мавераннахра, перестали поддерживать стены, построенные для защиты культурных областей от кочевников, и сами стали пред­принимать походы в степь. Иногда эти походы приводили к завоеванию городов; так, в 893 г. был завоеван город Тараз, или Талас, на месте современного Аулие-Ата, причем говорится об обращении главной церкви а мечеть, из чего можно заключить, что мусульманской про­паганде здесь предшествовала христианская. Но эти за­воевания касались только ближайших пограничных обла­стей, и даже здесь рядом с завоевательными походами Саманидов происходила, независимо от них, миркая ко­лонизация степи переселенцами из Мавераннахра. Когда ислам сделался в Мавераннахре религией большинства, мусульмане стали продолжать колонизаторскую деятель­ность, производившуюся в домусульманскую йпоху согдийцами. Так возникли три мусульманских города на нижнем течении Сыр-Дарьи — Дженд, Хувара и «Новое поселение» (ал-Карьят ал-Хадиса по-арабски, Дих-и нау по-персидски, Янгикент по-турецки, причем слово кеят перешло к туркам от согдийццев). Из них вполне уста­новлено местоположение последнего, которому соответ­ствуют развалины, носящие теперь название Джанкент, По словам арабских географов, эти города были населены мусульманами, но находились под властью немусуль­манских турок-огузов, из чего видно, что это не были го­рода, основанные на завоеванной Саманидами террито­рии, но колонии, основанные с согласия местных турок переселенцами из Мавераннахра. Как завоеванный Са­манидами Талас, так и основанное мирными колонистами «Новое поселение» широко распространили свою торго­вую деятельность в Средней Азии; от каждого из этих городов вела дорога к Иртышу, в страну неизвестного китайцам турецкого народа кимаков (в турецком произ­ношении, вероятно, кимек), из которого вышел занявший впоследствии огромную территорию кипчакский народ.

К числу пограничных областей мусульманской куль­туры принадлежал Хорезм. Окруженный степью с трех сторон, Хорезм издавна вел обширную торговлю с кочев­никами; эта торговля должна была еще больше расши­риться в мусульманский период. Хорезмийцы, вероятно, принимали участие в основании колоний на Сыр-Дарье, но главная их деятельность была направлена в сторону запада и северо-запада, к бассейну Волги, где тогда жи­ли болгары и хазары. Деятельность хорезмийцев нача­лась здесь еще до ислама; из хорезмийцев происходил предводитель хазарского войска, совершивший в 764 г. нашествие на мусульманские области Кавказа, но впо­следствии мы находим на службе у хазар хорезмийцев-мусульман, которые выговорили себе право оставаться нейтральными в тех случаях, когда будет происходить война с мусульманскими странами. Кроме того, в стране хазар и в их главном городе Итиле, при устье Волги, было большое число мусульманских купцов; благодаря этой торговле мог вообще возникнуть большой город в странё, которая сама, по словам арабов, ничего не про­изводила. На юго-западе, в Дагестане, страна хазар не­посредственно граничила с халифатом; здесь часто про­исходили’ и военные столкновения; под влиянием этих столкновений хазарские каганы даже были вынуждены покинуть свою прежнюю столицу в Дагестане и основать новый город при устье Волги, хотя потом арабы и здесь, как в Туркестане, отказались от наступления, и Дагес­тан, кроме Дербента и его ближайших окрестностей, остался в руках хазар. На востоке между государством хазар и пограничными областями мусульман всегда бы­ло некоторое пространство, не принадлежавшее ни тем, ни другим; тем не менее из некоторых арабских известий можно заключить, что хорезмийские войска иногда пере­ходили это пространство и принимали участие в происхо­дивших на Волге событиях, из которых главным было наступление на бассейн Волги в X в. русских.

Наступлению русских на бассейн Волги предшество­вало наступление хазар на восточнославянский мир; мы знаем из русских летописей, что несколько славянских народов до второй половины IX в. платили дань хазар­скому кагану. Как далеко простиралось на север хазар­ское влияние, видно из того, что русский князь, живший далеко на севере, около Новгорода, когда русские еще были норманнами и говорили на шведском языке, носил титул каган, употреблявшийся иногда и впоследствии, когда к государю русских чаще применялся общеславян­ский титул германского происхождения князь.

Государство, образованное в IX в. русскими на про­странстве от Балтийского до Черного моря, нанесло удар могуществу хазарского царства; непосредственное столк­новение между обоими народами стало неизбежным, когда русские направили свои набеги между прочим и по Волге к Каспийскому морю. Известно, что об этих набе­гах русские летописи не дают никаких сведений; только о последнем из них, о походе на хазар Святослава, лето­пись сохранила несколько строк. Почти все наши сведе­ния об этом движении русских заимствованы из арабских источников, причем самый подробный из них — расска? Масуди о первом набеге, происшедшем, вероятно, между 910 и 915 гг., по-видимому, в 913 г. Этот набег был произведен с разрешения хазар, которым русские обе­щали отдать часть добычи, но потом тот же хазарский каган разрешил своим подданным-мусульманам (к ним присоединились и жившие в Итиле христиане, тоже за­интересованные в безопасности торговли от набе/ов) на обратном пути напасть на русских, которые были почти все истреблены.

В рассказе мусульман о втором набеге русских, 943— 944 гг., когда был разграблен и разрушен главный в то время город мусульманского Кавказа, Берда, ничего не говорится о том, был ли он совершен с разрешения ха­зар или против их воли; неизвестно также, пострадали ли от этого набега, кроме мусульманских Земель, также земли, принадлежавшие хазарам. Третий поход, поход Святослава в 965 г., был направлен уже против хазарско­го царства, которое на несколько лет перешло полно­стью во власть русских, не исключая и местности, непо­средственно граничившей с халифатом в Дагестане; но за пределы хазарского царства русские тогда не прони­кали, не трогали мусульманских областей и не преследо­вали бежавших из хазарского царства жителей, нашед­ших убежище на Апшеронском полуострове, около Баку. Как видно из рассказа Ибн Хаукаля, бывшего в это время на юго-восточной стороне Каспийского моря, сов­ременники смотрели на этот поход как на окончательное завоевание хазарского царства; беглецы вели с русскими переговоры, чтобы вернуться к себе на родину и жить там под русской властью. Ибн Хаукаль и потом не знал, что русские покинули завоеванную ими страну и что хазарское царство было восстановлено.

Чтобы понять ход этих событий, нужно принять во внимание действия того же князя Святослава в других местах. Норманнские походы и в России, как в Западной Европе, первоначально предпринимались только для гра­бежа; таков был характер первых действий русских на Каспийском море. Потом походы приняли характер за­воевательных предприятий, причем целью завоеваний было не присоединение новой территории к своим преж­ним владениям, но покорение богатой страны для того, чтобы остаться в ней. Когда Святослав потом пришел в дунайскую Болгарию, он решил остаться в этой стране, экономически и культурно стоявшей в то время гораздо выше России и бывшей центром торговых сношений; не­смотря на все уговоры, он не хотел возвращаться в Киев. Очень вероятно, что Итиль, имевший не меньшее торговое значение, тоже понравился Святославу и тоже пока­зался ему, сравнительно с Киевом, более значительным и богатым городом, более достойным быть столицей мо­гущественного князя. Для России этот момент имел ре­шающее значение; если бы Святослав остался в Итиле, русские, наверное, подчинились бы влиянию мусульман­ской культуры. Святослав ушел из страны хазар не для того, чтобц вернуться домой, но чтобы оказать помощь византийскому императору, по его просьбе, против ду­найских болгар; византийский посол, по-видимому, за­стал Святослава не в Киеве, а в хазарских владениях. Ни из русских источников, ни из византийских не видно, покинул ли Святослав свои завоевания добровольно, ув­лекшись, под влиянием византийского предложения, мечтой о новых завоеваниях, или этому решению способствовали какие-нибудь неудачи на Волге или опасность, угрожавшая от каких-нибудь новых врагов. Ответ на этот вопрос дает, может быть, дошедший до Багдада слух, что именно в 965 г., в год похода Свято­слава, на хазар напал какой-то «турецкий» народ; хаза­ры обратились за помощью к хорезмийцам; те обещали оказать им помощь под условием принятия ими ислама; хазары согласились, и хорезмийцы освободили их от вражеского нашествия.

О принятии хазарами ислама говорится в мусульман­ских источниках еще по другому поводу, в рассказе о событиях другого периода; по этому рассказу, хазар буд­то бы заставили принять ислам походы против них Ма- муна из города Гурганджа (нынешнего Куня-Ургенча). Имеется в виду не халиф Мамун, как ошибочно пола­гает Маркварт, а правивший в Гургандже эмир Маму» б. Мухаммед.

Несомненно, что в обоих случаях известие об обра­щении хазар в мусульманство было основано на невер­ных слухах. Государственный религией хазар оставался до конца иудаизм, принятый каганом и аристократией, вероятно, в эпоху Харуна ар-Рашида, т. е. в конце VIII в. Это событие было последним отголоском той широкой пропаганды иудаизма, о которой говорится в Евангелии « у многих античных писателей; только постепенно иу­даизм как религия международной пропаганды уступил место христианству и исламу и сделался тем, чем он остается до сих пор: национальной религией, принятие которой людьми других народов представлялось бы ёо- вершенно неестественным. По мусульманским известиям, иудаизм был религией хазарского правительства, йо не хазарского народа. Хазарское правительство отставало интересы иудаизма, и в 922 г. в ответ на известие о раз­рушении синагоги в одном из мусульманских государств был разрушен минарет в Итиле; но среди народё, по сло­вам арабов, мусульман и христиан было больше, чем приверженцев иудаизма. Поэтому остается темным воп­рос о происхождении караимов в Крыму. Слово караим в средние века обозначало не народ, а одну из иудаистских сект, отличавшуюся от большинства иудаистов, как -и крымские караимы, непризнанием Талмуда. Караимы говорят на турецком языке и имеют на этом языке перевод Библии, благодаря чему их язык сохранил большую чистоту. Часть Крыма принадлежала хазарам, и, может быть, здесь жил в начале XI в. последний хазарский вла­детель, хотя этот владетель, по-видимому, был христиа­нином, так как его звали Георгием. Ясных свидетельств о том, чтобы хазары принадлежали к секте караимов, в источниках нет. Против отождествления караимов с ха­зарами говорят и лингвистические факты; язык хазар, подобно языку болгар, был непонятен для остальных ту­рок и, вероятно, был тем же языком, остатком которого теперь является чувашский; язык караимов и караим­ской Библии мало отличается от большинства турецких наречий и не имеет ничего общего с чувашским. При та­ких условиях такие факты, как иудаистская религия и турецкий язык караимов, недостаточны для решения воп­роса об их происхождении и их отношении к хазарам.

Ислам, таким образом, не сделался государственной религией в хазарских владениях; но и независимо от успеха или неудачи мусульманской религиозной пропа­ганды у хорезмийцев было достаточно причин оказать хазарам помощь в борьбе с внешними врагами, тем бо­лее что на службе у хазарского кагана была хорезмийская гвардия, которая не могла не пострадать при раз­громе хазарского царства русскими. Возможно, следо­вательно, что уход Святослава, по крайней мере отчасти, был вызван действиями хорезмийцев.

Более тесно, чем хазары, были связаны с Хорезмом й с мусульманской культурой их ближайшие родственни­ки, волжские болгары. Мусульманские источники гово­рят об этом сравнительно мало. Говорится только о при­бытии в 921 г. посольства от принявших ислам болгар к халифу Муктадиру с просьбой прислать им знатоков военного дела, которые могли бы построить для них кре­пость, и знатоков ислама, которые могли бы наставить их в новой вере. В ответном посольстве халифа прини­мал участие Ибн Фадлан, описавший свое путешествие из Багдада к болгарам и обратно через страну хазар. До последнего времени сочинение Ибн Фадлана было известно только по извлечению, сделанному в XIII в. гео­графом Якутом; только недавно установлено, что в Меш­хеде сохранилась рукопись, хотя и неполная, труда Ибн Фадлана в том виде, как с ним мог ознакомиться Якут (не хватает лишь нескольких страниц в конце).

На Ибн Фадлана, по-видимому, была возложена, обя­занность содействовать ознакомлению болгар с предпи­саниями ислама; политическая сторона посольства его не интересовала, послом «от султана», т. е. от багдадско­го правительства, было другое лицо. Ибн Фадлан, на­сколько известно до сих пор, ничего не говорит о том, как это лицо исполнило свою обязанность и была ли построена для болгар та крепость, о которой они проси­ли, и о том, как болгары превоначально ознакомились с исламом. Некоторый ответ на этот вопрос дает мар­шрут посольства: из Багдада оно проехало в Бухару, оттуда в Хорезм и только из Хорезма к болгарам. Выбор такого маршрута мог быть вызван только тем, что бол­гары вошли в соприкосновение с мусульманской культу­рой через Хорезм и владения Саманидов; из Багдада на Волгу было бы ближе ехать через Кавказ. Тесными куль­турными связами между болгарами и хорезмийцами объясняется предположение русского летописца о род­стве между этими народами. На влияние саманидского государства указывают и монеты, чеканившиеся в том же X в. мусульманскими болгарами. Был период, когда Саманиды не признавали халифа (ал-Мути‘), провозгла­шенного в Багдаде, и чеканили на монетах имя прежнего халифа (ал-Мустакфи); то же самое имя мы видим и на монетах, чеканенных в это время в стране болгар.

Помимо мирных сношений, между хорезмийцами и болгарами могли происходить и военные столкновения.

Есть известия о походах хорезмийцев на «славян»; едва ли тут может идти речь о настоящих славянах, живущих к западу от Волги. Ибн Фадлан называет царя волжских болгар царем славян; прежде можно было объяснить это выражение ошибкой Якута, но теперь оказывается, что оно находится в подлинном сочинении Ибн Фадлана. По- видимому, волжские болгары, как и дунайские, произош­ли от смешения турецко-чувашской народности сб сла­вянской, с той разницей, что среди дунайских болгар одержал победу славянский язык, среди волжских — турецко-чувашский.

Помощь хорезмийцев, может быть, на короткое время спасла хазарское царство от гибели, но не придала ему новой жизни; после XI в. оно больше не упоминается, и монголы в XIII в. хазар уже не застали. С другой сторо­ны, разгромом хазарского царства воспользовались не столько русские, сколько болгары. По словам Ибн Хаукаля, русскими было разгромлено не только хазарское царство, но и болгарское, но об этом ничего не говорит русская летопись и этому мало соответствуют последую­щие события. С XI до XIII в. болгары действовали на огромном пространстве от Великого Устюга до местно­сти южнее Саратова и от Мурома до Уфимского края. В политическом отношении страна болгар, как и Россия, переживала, по-видимому, период распадения на уделы. Ибн Фадлан говорит об одном верховном государе бол­гар, хотя и не носившем ханского титула, как государь хазар; впоследствии русские летописи всегда говорят о болгарских князьях, а не об одном князе. С другой сто­роны, культура болгарского народа была в XIII в. зна­чительно выше, чем в X в. По описанию арабских геогра­фов X в., болгарские города, Болгар и находившийся в 50 верстах от него Сувар (по-видимому, тоже название племени), в сущности были ставками кочевников, состоя­ли из хижин и войлочных шатров и летом совершенно по­кидались, тогда как город Болгар монгольского периода, как показывают его развалины, был каменным городом с населением не менее 50 000 жителей. В X в. из страны болгар вывозили только продукты охоты (меха пушных зверей) и пчеловодства; впоследствии у болгар возникло кожевенное производство, унаследованное потом рус­скими, и болгарские сапоги были предметом вывоза в мусульманские страны, где на них был большой спрос. Земледелие также сделало большие успехи, и в годы неурожая Россия могла получать хлеб из страны болгар. Военная борьба с русскими велась с перемепным сча­стием; наступление русских вниз по Волге подвигалось медленно; только в XIII в., незадолго до монгольского нашествия, русские дошли до места впадения в Волгу Оки и основали здесь Нижний Новгород. С другой сто­роны, нет сведений о том, чтобы болгары достигли успе­хов в области духовной культуры и имели литературу на своем языке, хотя на этом языке сохранились надписи арабским алфавитом, относящиеся уже ко времени мон­гольского владычества, к XIV в. Вскоре после этого в бывшей стране болгар получил господство тот турецкий язык, который утвердился в Золотой Орде; прежний бол­гарский язык сохранился только в языке чувашей, про­исходящих, по-видимому, от наименее затронутых му­сульманской культурой элементов болгарского народа, совершенно не знавших ни ислама, ни арабского алфавита и до принятия русского алфавита не имевших никакой письменности.

Известный нам теперь маршрут Ибн Фадлана нагляд­но показывает, что влиянию ислама более отдаленные от мусульманских стран народы иногда подвергались рань­ше, чем ближайшие соседи мусульман. На пространстве между Хорезмом и владениями принявших ислам болгар Ибн Фадлан видел турок, остававшихся при своих ша­манских верованиях и ставивших у могил своих воинов камни по числу убитых покойным врагов.

Турецкие народы, жившие в то время в Средней Азии, находились на различных ступенях культуры; говорится и о таких турках, у которых даже не было железного оружия и стрелы выделывались из костей. Пример бол­гар показывает, что влиянию ислама подвергались пре­имущественно те народы, у которых уже была некоторая культурная жизнь. Якут сохранил нам рассказ об араб­ском посольстве к туркам (к сожалению, не сказано, к каким, и маршрут посольства не приводится) при хали­фе Хишаме (724—743) с предложением принять ислам. Каган устроил при после осмотр своим военным силам и потом сказал ему, что таким людям, среди которых нет ни одного ремесленника, «ни цирюльников, ни кузне­цов, ни портных», неоткуда будет добывать себе сред­ства к жизни, если они примут ислам и будут исполнять его предписания.

Нет, по-видимому, фактов в пользу предположения, что распространению ислама способствовала воинствен­ность турок, что турки увлеклись идеей священной войны и райскими блаженствами, обещанными павшим в такой войне. Возникновение в исламе индивидуального миссио­нерства, внутри мусульманского мира и за его предела­ми, было связано с возникновением мусульманского ми­стицизма — суфизма. В биографиях известных суфиев обыкновенно говорится об обращении ими в ислам боль­шого числа иноверцев; суфии отправлялись проповедо­вать ислам в степь, к туркам, и всегда, до последнего времени, пользовались среди турок гораздо большим успехом, чем представители книжного богословия. Про­поведники-суфии говорили и говорят в степи не о свя­щенной войне и райских наслаждениях, а о грехе и адских муках; европейские путешественники в Средней Азии и Центральной Африке одинаково, независимо друг от друга, вынесли впечатление, что рассказы об аде больше всего способствуют распространению ислама. Но в этом отношении ислам не приносил с собой ничего но­вого; такие же рассказы турки слышали от проповедни­ков буддизма, манихейства и христианства; между тем проповедь ислама имела успех и там, где турки раньше ознакомились с одной из этих религий.

Главное преимущество ислама заключалось, конечно, в культурном первенстве мусульманского мира, одинако­во в области материальной и духовной культуры, среди образованных народов того времени. Кочевники всегда нуждались в произведениях культурных стран, особенно в предметах одежды. Везде, где происходила торговля между культурными народами и кочевниками, в Китае, в мусульманском мире и впоследствии в России, кочев­никам больше всего были нужны ткани. Торговля с ко­чевниками была выгодна и для оседлых народов, кото­рые могли получать от кочевников продукты скотовод­ства, особенно мясо, по более дешевым ценам, чем это было бы возможно при других условиях, но больше всего торговля была нужна кочевникам, которые везде сами пригоняли свои стада к пограничным селениям культур­ных стран, не дожидаясь, чтобы торговцы приехали к ним в степь. Для пограничных мусульманских стран в Средней Азии торговля с кочевниками имела большое значение; в Хорезме изготовлялись ткани специально для вывоза в степь. Знакомясь с товарами и вообще с жизнью мусульман, кочевники подвергались влиянию не столько ислама как религии, сколько вообще мусуль­манской культуры, но присоединение к мусульманскому культурному миру было возможно для кочевников толь­ко при условии принятия ислама.

В прочном распространении ислама среди турок про­явилась та сила, которою, по-видимому, обладает ислам даже по сравнению с другими мировыми религиями. Несмотря на то что ислам по числу своих последовате­лей уступал буддизму и христианству, можно сказать, что ислам теперь является единственной в настоящем смысле слова мировой религией, т. е. религией, распро­странение которой не ограничивается народами одного происхождения или одного культурного мира. Временно успехи других религий иногда были более замечательны, чем успехи ислама, но не приводили к прочным резуль­татам. Манихейство тоже было некогда мировой рели­гией и имело последователей от Южной Франции до Ки­тая; это не помешало ему впоследствии совершенно исчезнуть. Буддизм начал свою мировую деятельность широкой пропагандой на западе, но остался религией од­ного только восточноазиатского культурного мира. Хрис­тианство имело многочисленных последователей среди турок до начала успехов ислама; впоследствии христиан­ство воспринял целый ряд народностей в Западной, Восточной и Южной Монголии, где мусульманская про­паганда не имела почти никакого успеха, но эти успехи были только временными, и христианство является те­перь религией преимущественно европейского человече­ства; по сравнению с европейскими, христиане, живущие вне мира европейской культуры, совершенно ничтожны как по численности, так и по своему культурному разви­тию. Ислам является по существу религией переднеазиат­ского культурного мира, но число его последователей в Восточной Азии, особенно в Индии и на Зондских остро­вах, теперь превосходит число переднеазиатских мусуль­ман. В Китае мусульмане представляют самостоятельную силу, имеют духовную литературу на своем языке и не нуждаются в поддержке извне, тогда как все попытки христиан создать китайскую национальную церковь по­терпели неудачу. В Африке христианство также не созда­ло ничего подобного африканскому исламу; среди един­ственного африканского народа, имеющего свою нацио­нальную христианскую церковь, абиссинцев, еще в XIX в. имела успех мусульманская пропаганда. Вообще исто­рия знала много буддийских и христианских народов, принявших ислам, и не знала ни одного мусульманского’ народа, который бы принял буддизм или христианство.

После принятия ислама волжскими болгарами сле­дующий крупный факт, указывающий на успехи ислама среди турок,— принятие ислама в 960 г., почти через 40 лет после прибытия болгарских послов в Багдад, мно­гочисленным (200 000 шатров) турецким народом. К со­жалению, это известие имеется только в багдадской историографии, а не в сочиениях, писавшихря в саманид- ском государстве, и не в арабской географической лите­ратуре. Этим отчасти объясняется крайняя неопределен­ность дошедшего до нас известия; ничего не говорится ни о том, как назывался турецкий народ, ни о том, где он жил. Только в более поздних среднеазиатских преда­ниях, из которых самая ранняя версия дошла до нас в сочинениях начала XIV в. со ссылкой на сочинение XI в., говорится, что принявший тогда ислам вместе со своим народом турецкий хан, именно Сатук Богра-хан Абд ал- Керим (в оригинале ошибочно Абд ал-Малик), был чле­ном той же династии, которая в конце того же X в. завое­вала государство Саманидов и положила начала перво­му турецкому мусульманскому государству в Средней Азии. Даже в упомянутой древнейшей версии рассказ о Богра-хане и принятии им ислама имеет явно легендар­ный характер; еще больше легендарного элемента в рас­пространенных в Средней Азии теперь различных вер­сиях Тазкирайи Богра-хан.

Исторические и географические источники не дают нам даже ответа на вопрос, к какой турецкой народности принадлежала та династия, из которой вышел Сатук Богра-хан и которую в русской науке со времени проф. Григорьева обыкновенно называют Караханидами, по другому титулу того же Богра-хана; в западной науке чаще употреблялся термин илек-ханы, не вполне удач­ный, потому что титул илек [2] далеко не всегда соединял­ся с титулом хан, к тому же илеками называли себя не все ханы этой династии.

Когда возникла династия Караханидов, с какими пе­редвижениями турецких народностей связано ее возник­новение, к какой народности принадлежали сами ханы,— все эти вопросы остаются совершенно неясными и теперь, после открытия и издания сочинения Махмуда Кашгар­ского. Махмуд Кашгарский писал в такое время, когда господство династии Караханидов давно уже установи­лось, и мало касается вопросов прошлого. Представители арабской географической литературы, даже те из них, которые писали после 960 г., еще ничего не знали о су­ществовании на границах владений Саманидов мусуль­манского турецкого государства; все их сведения заим­ствованы из книжных источников и относятся к более раннему периоду. Кроме очень простой схемы арабских географов IX—X вв., по которой всю страну между вла­дениями гузов (огузов) и тугузгузов занимали карлуки, мы находим более сложную картину в других арабских известиях, дошедших до нас только в двух персидских сочинениях, анонимном географическом сочинении 372/982-83 г., открытом в Бухаре в 1892 г. и по имени открывшего его получившем название «рукопись Туман- ского», и в историческом труде Гардизи, написанном уже в XI в., после 1040 г. Даже эти известия, относящиеся, по-видимому, к более позднему периоду, чем прежняя схема географов X в., не дают ясной картины, относятся, по-видимому, к разному времени, и их трудно привести в согласие как между собой, так и с тем распределением турецких народностей, которое мы находим у Махмуда Кашгарского.

Из рукописи Туманского и сочинения Гардизи мы, между прочим, узнаем, что часть страны, в которой, по словам арабских географов X в., жили карлуки, была занята народом ягма, выходцами из тугузгузов; народ ягма владел Кашгаром и частью Семиречья к югу от Нарына. Если поселение здесь народа ягма произошло после того времени, к которому относятся рассказы араб­ских географов, и если эти тугузгузы пришли с востока, то этим опровергались бы слова Джахиза, что после принятия тугузгузами манихейства перевес в борьбе между ними и карлуками перешел к карлукам. Династия Караханидов была тесно связана с Кашгаром, который, как местопребывание хана и его двора, назывался также Ордукент, т. е. селение, где находится орда; об этом го­ворит и Махмуд Кашгарский. Отсюда, естественно, должно было возникнуть предположение, что народ, вла­девший Кашгаром, создал и династию Караханидов, т. е. что Караханиды вышли из народа ягма, ветви тугузгу- зов или уйгуров. Махмуц Кашгарский ничего не говорит об этом и знает слово ягма только как название народа, жившего при нем дальше к северу, в долине реки Или. Махмуд Кашгарский помещает в той же долине и неко­торые другие народности, которые, по рукописи Туман- ского и Гардизи, жили южнее, именно народы тухсийцев и чигилей; первый помещается персидскими авторами в местности к северу от Чу, второй — на север­ном берегу Иссык-Куля. Название чигиль, с тех пор за­бытое, в XI в. применялось к большому числу турецких народностей. Из рассказа о походе на Мавераннахр сельджукского султана Меликшаха мы знаем, что чиги- лями называли военную силу Караханидов; по Махмуду Кашгарскому, огузы называли чигилями всех турок от Аму-Дарьи до Китая. Такой факт как будто указывал на политическое значение чигилей в Средней Азии или про­исхождение династии Караханидов из их среды, но и в пользу этого предположения у Махмуда Кашгарского нельзя было бы найти никаких данных. Сам Махмуд Кашгарский объясняет то значение, которое получило у огузов слово чигиль, только тем, что город Чигиль, где жила одна из ветвей этого народа, находился близ Тара- за, т. е. современного Аулие-Ата, и что с этим городом рано ознакомились огузы, как с одним из самых запад­ных восточнотурецких городов. Две другие ветви чиги­лей жили в деревнях близ Кашгара и в долине Или, в местности около города Куяса; в монгольскую эпоху этот город, находившийся к югу от Или, получил известность как столица Чагатая, сына Чингиз-хана, и некоторых из его потомков. Наконец, о карлуках Махмуд Кашгарский сообщает только, что они были кочевым народом и что их, как и огузов, называли также туркменами. Рукопись Туманского и Гардизи помещают карлуков, название ко­торых персидскими авторами переделано в халлух, по- соседству с мусульманскими владениями, в ближайшей местности к востоку от Тараза; им принадлежали и не­которые города в Китайском Туркестане, в том числе го­род Пенчул (кит. Выньсу), находившийся близ нынеш* него Уч-Турфана; об этом городе в рукописи Туманского говорится, что он находился в стране карлуков, но вла­детель его был в зависимости от тугузгузов, впослед­ствии им овладели киргизы. На рубеже между областя­ми карлуков, тугузгузов и киргизов находился, по руко­писи Туманского, и Кашгар. Это известие рукописи Тумайского о киргизах крайне интересно; из него можно было бы заключить, что движение киргизов на юг, в ту страну, где они живут теперь, началось не позже X в. Никаких данных об этом, однако, нет ни у Гардизи, ни у Махмуда Кашгарского, ни в других источниках. О пе­редвижении на север карлуков, подобно чигилям и ягма, у Махмуда Кашгарского еще не говорится, но впослед­ствии, в эпоху Чингиз-хана, мы видим карлукское владе­ние к северу от Или.

Таким образом, у Махмуда Кашгарского упоминаются все три народа — карлуки, ягма и чигили, из которых могла выйти династия Караханидов, но ни об одном на­роде не говорится, чтобы он ближе других стоял к ди­настии. Интересны слова о карлуках, что их, как и огу­зов, называли туркменами. Происхождение этого слова, впервые встречающегося в X в., до сих пор остается загадочным; персидская этимология «похожие на турок», которую мы находим уже у Махмуда Кашгарского[3], конечно, не заслуживает доверия. Ясно только, что тип туркмен отличался от обычного турецкого типа и более приближался к иранскому. Карлуки, по-видимому, еще больше, чем огузы, подверглись влиянию иранского эле­мента и еще до принятия ислама ближе других турок стояли к мусульманской культуре. В XII в. туркменом называли владетеля города Баласагуна в Семиречье, происходившего из династии Караханидов; этот факт, может быть, говорит в пользу карлукского происхожде­ния династии.

О том же городе Баласагуне есть рассказ персидско­го министра Низам ал-мулька, современника Махмуда Кашгарского, по которому этот город уже около 940 г. считался мусульманским и переход его в руки неверных мог быть поводом для объявления священной войны. Возможно, что карлуки приняли ислам раньше народа ягма и что ханы народа ягма последовали их примеру только после занятия прежних владений карлуков, в том числе и долины реки Чу, где, вероятно, надо искать Ба- ласагун; но все это остается недоказанным.

Первый турецкий хан, принявший ислам, Сатук Бог­ра-хан, считался владетелем Кашгара, и могила его до сих пор находится в селении Артыш (в более ранних ис­точниках Артудж), к северу от этого города. По самой ранней версии рассказа об этом хане, он умер в 344 г. х., т. е. в 955—56 г., что, однако, находится в некотором противоречии с рассказом о принятии ислама турецким народом в 960 г.; этот последний рассказ находился, ве­роятно, уже в сочинении багдадского историка Сабита б. Синана, писавшего около этого времени, и его дата, вероятно, заслуживает больше доверия, чем дата заклю­чающего в себе много анахронизмов и легендарных под­робностей рассказа о Сатук Богра-хане.

В том же X в. приняла ислам часть огузского народа на нижнем течении Сыр-Дарьи; предводитель приняв­ших ислам огузов начал свою деятельность с того, что освободил мусульманские города от дани, которую они до тех пор платили кафирам [4]. Вообще добровольное принятие ислама двумя турецкими народами казалось, вероятно, торжеством мусульманства; прежние погранич­ные мусульманские области теперь имели мусульманских соседей на севере и на востоке, и могло казаться, что ислам приобрел новых союзников в борьбе с немусуль­манским миром. На самом деле обстоятельства сложи­лись так, что оба принявших ислам турецких народа почти тотчас же обратили свое оружие против тех стран, откуда к ним пришел ислам.

Академик Василий Владимирович Бартольд

Из сборника «Тюрки: Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии». — Алматы, 1993


[1] Вихара — буддийская духовная школа.

[2] Илек — титул правителя династии Караханидов.

[3] Махмуд Кашгарский, III, 307; сходная этимология («тюрк-и мен — ‘я тюрк’) имеется у Нешри.

[4] Кафиры — неверные, не принявшие мусульманства.

Источник: Проект «Тайны истории»

Поделиться ссылкой: